воскресенье, 21 марта 1993 г.

Михаилу Монину (Одесскому)

Но эта ранняя весна
черна. Да так, что дальше – бездна
страстей, которым бесполезно
вести реестр. Нежна, влажна
и марту речь моя подобна:
прерывисто, неровно, дробно
звучит. Онтологичен смысл
воспоминания. И мысль
окружена стеклянным шаром
его. И музыки волна
не смоет – приподнимет. Даром
ли наступила та весна?
Снег тает. Ярче и вернее
то, что казалось в октябре
несбыточным. И твердь чернеет
как пятна лет на серебре

21.03.1993
© Кира Черкавская


Примечание от апреля 2007: Этот стишок — реплика на одно из самых любимых мною стихотворений Михаила Одесского (он же — Михаил Монин):

Но для чего нелепый и подробный
Реестр страстей — весь этот тлен и слизь?
Октябрь сух — речам моим подобно.
Сухи глаза. И сух осенний лист.
Но для чего — онтологична эта
Лишь сухость, если — для чего, ответь,
Всё та же тьма сквозит в прорехах света,
Всё так же хлябь охватывает твердь
Михаил Монин, НГ, 18.03.93

Этот и еще пять поэтических текстов были опубликованы в день рождения Миши — 18 марта 1993 года — в «Независимой Газете». Это был сюрприз Николая Александрова своему другу, воплощенный в жизнь благодаря Игорю Зотову, тогдашнему заместителю главного редактора чудной той Газеты, отвечавшему в ней «за литературу и прочие изящные искусства» (кстати, как И.З. писал позже, именно в том, 1993-м году, задумывался «Ex libris НГ»).
Мне же… так и вертится на языке (само)ироничное «посчастливилось»… написать предисловие к публикации:


«…И ПОЛАГАЛ О ДИДЕРОТЕ» (Поэзия профессионального филолога)
Вопрос о том, что такое «проза поэта», занимает как литературоведов, так и читателей, обратившихся к «Доктору Живаго» или «Крещеному китайцу» исключительно ради эстетического наслаждения, А то, что решается он ими в разных парадигмах, лишь расширяет круг суждений и мнений.
Не менее, вероятно, занимательно и другое: «что же такое «поэзия филолога»?
Читатель «из любопытства», «для непосредственного восприятия» может вспомнить, скажем, «Плеяду» (цикл сонетов) Леонида Гроссмана или прямо обратиться к публикуемым ниже стихотворениям.
Читателю же иного рода есть над чем поразмыслить в связи с этой публикацией. Над тем, к примеру, требуются ли ему (читателю) специальные филологические познания для того, чтобы войти в мир лирики Михаила Монина. Ведь не секрет, что вхождение в мир «прозы философа» (скажем, Айрис Мердок) довольно затруднительно без известного представления о философской подоснове произведений автора (о Платоне или Кьеркегоре — в случае с Мердок).
Замечательный филолог Михаил Гаспаров, написавший, по собственному выражению, «может быть, десяток» стихотворений «за всю взрослую жизнь», называет одно из них («Калигула») «отходом от филологического производства» (от перевода Светония). Но о том, следует ли относиться к «поэзии филолога» только как к литературной игре, только лишь как к некоему «филологическому кроссворду», быть может, тоже стоит поразмышлять. Равно как и подумать о взаимодействии в подобных случаях стихии поэтической с более тяжеловесной, земной — филологической — стихией. О влиянии их взаимопроникновения на творения и сознание автора, «смешавшего два эти ремесла», вопреки мнению того же М.Гаспарова, считающего главным для филолога — их не смешивать. А как быть филологу с профессиональным чутьём, требующим отдавать себе отчёт в том, почему именно нравится или не нравится произведение, если речь идёт о собственном детище?
Здесь, кстати, небезынтересно вспомнить шутливое четверостишие, столь любимое самим Михаилом Мониным:
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлёт меня,
И здесь кончается искусство,
И начинается фигня.

Но если остаться серьезными, то, в самом деле, множество мыслей и идей может прийти на ум читателям стихов филолога Монина. Впрочем, к чему категоричность? Кроме всего прочего, каждый читатель волен решить, что же перед ним. Магический ли кристалл поэзии, отражающий исследовательскую мысль? Волшебство ли поэта, волею судеб оказавшегося филологом? Или здесь нечто иное? Быть может, ещё одна попытка достижения идеальной цели «universitas Litterarum».
Кира Черкавская
(НГ, 18.03.93)

А псевдоним, за которым «скрыли» Михал Палыча Одесского — Монин — происходил от имени Мишиной жены (и, конечно, филолога:-)) — Моники Спивак, которую, кстати, иные сочли тогда автором публикации, «скрывшимся» за псевдонимом же, происходящим от слова «черкать» :-).
Словом, было весело. И приятно. И тепло… И… наверное, «вода была мокрее» отчасти просто потому, что мы были на (Боже Мой!:-)) 14 с лишком лет моложе :-)
А Михал Палыч, если кто не знает, :-) — теперь профессор РГГУ, доктор тех самых — филологических — наук. А когда он завершал свою докторско-защитительную речь, аудитория Филфака МГУ аплодировала стоя. Правда. Невозможно было не аплодировать этой захватывающей истории допетровской драматургии, допетровского (sic!) русского театра.
А пишет ли он ещё стихи — не знаю. Спрошу.
И, раз уж я так подробно обо всём этом вспоминаю, приведу здесь еще два стихотворения г-на «Монина» из той «НГ»-шной подборки. Очень их люблю
.

О ЛЮБВИ
Скучал, слонялся, мял перчатки,
Порой склонялся к фолиантам,
Сжигал её сургуч с печатью
И матушкины бриллианты
Дарил. Остались память, ревность
И пара слов на обороте.
При Павле Первом жил в деревне
И полагал о Дидероте.
Михаил Монин, «НГ», 18.03.93


***
Царь Пётр решил — и пушечный
Раздался гром. И вот —
Санкт-Петербург игрушечный
В зерцало смотрит вод.
К нему плывёт под парусом
Корабль и, ветром полн,
Вторым черпает ярусом
Верхи балтийских волн.
Резьбу ласкает море
И лобызает ветр.
Но голубок с узора
Сжимает в клюве ветвь.
В обетованье встречи
Ветвь эту улови,
И обратится вечность
В короткий миг любви.
Михаил Монин, «НГ», 18.03.93